Я сидела на кухне, механически помешивая давно остывший чай. Старые часы на стене отсчитывали время, их тиканье отдавалось в висках монотонным напоминанием – уже месяц, как я одна. Месяц, как Виктор собрал свои вещи и ушел. К ней. К Ларисе с третьего этажа.
– Галя, пойми, так будет лучше для всех, – сказал он тогда, запихивая рубашки в старый чемодан. – Мы с тобой давно чужие.
Тридцать лет совместной жизни уместились в одну фразу. Тридцать лет, когда я варила ему борщи, гладила рубашки, терпела его вспышки гнева и периоды молчания. Когда-то я думала, что это и есть любовь – терпеть, прощать, подстраиваться.
– Ты же понимаешь, что это несерьёзно? – спросила я тогда, пытаясь сохранить достоинство. – В твоём возрасте бегать за молодой соседкой…
– Лариса понимает меня, – отрезал он. – С ней я чувствую себя живым.
Живым. А со мной, значит, не живым? Тридцать лет медленного угасания– вот как он это видел. Я смотрела, как он уходит, и внутри что-то обрывалось. Не сердце – нет, что-то более глубокое. Словно рвалась невидимая нить, связывавшая меня с прошлой жизнью.
Первые недели я жила на автопилоте. Просыпалась, шла на работу в библиотеку, возвращалась в пустую квартиру. Соседки шептались за спиной, некоторые пытались утешать. А я не хотела ни утешений, ни жалости.
– Галина Петровна, вы держитесь, – говорила мне Нина Степановна из соседнего подъезда. – Мужики – они все такие. Седина в бороду – бес в ребро.
А я смотрела на своё отражение в зеркале и не узнавала себя. Когда я успела стать такой – потухшей, смирившейся, словно выцветшей? Когда позволила себе превратиться в тень собственного мужа?
Постепенно что-то начало меняться.
Сначала я записалась в бассейн – просто чтобы занять вечера. Потом купила абонемент на курсы английского. Дети звонили каждый день, но я старалась не грузить их своими проблемами. У них своя жизнь, свои заботы.
– Мам, может, к нам переедешь? – предлагала дочь. – В Питере тебе понравится.
– Нет, Леночка, – отвечала я. – Это мой дом. Здесь вся моя жизнь.
И вот теперь, спустя семь месяцев, глядя на своё отражение в тёмном окне, я вдруг поняла – я больше не плачу по ночам. Не прислушиваюсь к шагам на лестнице. Не жду, что он одумается и вернётся.
Я допила остывший чай и пошла спать, не подозревая, что завтрашний день перевернёт всю мою жизнь. Снова.
Звонок в дверь раздался, когда я заваривала утренний чай. Настойчивый, требовательный – совсем не похожий на деликатные звонки соседок. На пороге стояла Лариса – накрашенная, в облегающем платье, с какой-то папкой в руках.
– Нам надо поговорить, – без приветствия заявила она, проходя в квартиру. От неё пахло терпкими духами и самоуверенностью.
– О чём? – я машинально поправила домашний халат, чувствуя себя неуютно под её оценивающим взглядом.
– О квартире, – Лариса плюхнулась на кухонный стул, закинув ногу на ногу. – Виктор решил, что пора всё оформить официально. Он имеет право на половину.
Внутри что-то оборвалось. Снова. Но теперь это была не боль – это была злость.
– Что значит – имеет право? – мой голос звучал неожиданно твёрдо.
– То и значит, – она достала из папки какие-то бумаги. – Тридцать лет в браке – всё нажитое пополам. Мы с Витей планируем пожениться, как только он получит развод. И его половину квартиры он хочет оформить на меня.
Я смотрела на неё и не верила своим ушам. Эта женщина, которая была младше меня лет на пятнадцать, сидела на моей кухне и говорила о моей квартире как о чём-то, что уже принадлежит ей.
– Лариса, – медленно произнесла я, – а Витя рассказал тебе, откуда взялась эта квартира?
Она пожала плечами:
– Какая разница? Общее имущество делится пополам – это закон.
– Это квартира моих родителей, – я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. – Они подарили её мне ещё до брака с Виктором. И он это прекрасно знает.
– Послушай, Галина, – Лариса подалась вперёд. – Давай без этих драм. Витя сказал, что если ты будешь упрямиться, мы подадим в суд. Ты же не хочешь судебных разбирательств?
В этот момент что-то во мне переключилось. Словно лопнула последняя нить, связывавшая меня с прежней, покорной жизнью.
– Вон из моего дома, – тихо, но твёрдо сказала я.
– Что?
– Вон! – я встала, чувствуя, как дрожат руки. – И передай своему Вите, что если он хочет суда – будет ему суд. Я больше не та женщина, которая молча проглотит любую обиду.
Лариса усмехнулась, собирая бумаги:
– Ты пожалеешь об этом, старая дура. Мы тебя по миру пустим.
Когда за ней захлопнулась дверь, я опустилась на стул и разрыдалась. Но это были не слёзы отчаяния – это были слёзы ярости и решимости.
В тот же день я позвонила своей подруге Тамаре – она работала в юридической консультации.
– Галочка, ты правильно сделала, что обратилась, – сказала она, просмотрев документы на квартиру. – Дарственная от твоих родителей – это железобетонный аргумент. Такое имущество не делится при разводе.
Я сидела в её кабинете, разглядывая стопки папок на полках. Тамара что-то быстро печатала на компьютере.
– Знаешь, что меня больше всего поражает? – она подняла на меня глаза поверх очков. – Витька-то твой прекрасно знает, что квартира только твоя. Он просто решил, что ты по привычке уступишь.
Эти слова ударили под дых. Всю жизнь я уступала – в мелочах и в важном. Когда он настоял на том, чтобы я бросила аспирантуру. Когда продал мамино пианино, потому что «слишком много места занимает». Когда единолично распоряжался нашим семейным бюджетом…
– А теперь слушай план действий, – Тамара протянула мне листок с записями. – Первое: подаём заявление на развод. Второе: готовим документы, подтверждающие твоё право собственности. Третье…
В дверь постучали. На пороге стояла молодая девушка-секретарь:
– Тамара Николаевна, там к вам мужчина. Говорит, срочно.
– Пусть подождёт, – отмахнулась Тамара, но в этот момент в кабинет буквально ворвался Виктор. За его спиной маячила Лариса.
– Так вот ты где! – он навис надо мной. – Уже побежала жаловаться?
Я съёжилась по старой привычке, но тут же выпрямилась. Нет, больше не буду бояться.
– Виктор Михайлович, – ледяным тоном произнесла Тамара, – покиньте помещение. Или я вызову охрану.
– Галка, – он понизил голос до угрожающего шёпота, – ты же понимаешь, что я всё равно своего добьюсь? Думаешь, я не найду на тебя управу?
– Нет, Витя, – я встала, глядя ему прямо в глаза. – Это ты пойми: я больше не та забитая женщина, которой можно помыкать. Квартира моя, и точка.
– Ах ты… – он замахнулся, но Тамара уже нажимала кнопку вызова охраны.
Когда их выводили, Лариса обернулась:
– Мы ещё встретимся в суде!
– Обязательно встретимся, – спокойно ответила я. – И знаешь, что самое интересное? Я больше не боюсь этой встречи.
Следующие недели превратились в настоящую нервотрепку.
Виктор то присылал угрожающие сообщения, то пытался давить через общих знакомых. Лариса караулила меня у подъезда, демонстративно показывая какие-то бумаги.
– Мама, может, правда переедешь к нам? – волновалась дочь по телефону. – Зачем тебе эти нервы?
– Леночка, – я улыбнулась, глядя на старые семейные фотографии на стене, – это уже не просто про квартиру. Это про мою жизнь, про моё достоинство.
В один из вечеров я разбирала старые документы и наткнулась на пожелтевшую папку. Внутри лежало завещание отца, составленное ещё в восьмидесятых.
– Доченька, – говорил он тогда, – эта квартира – твоя крепость. Что бы ни случилось, здесь ты всегда будешь в безопасности.
Помню, как Виктор кривился, когда отец настоял на дарственной до свадьбы. «Не доверяет мне твой папаша», – бурчал он. А отец будто предвидел…
Я достала телефон и набрала номер Тамары:
– Помнишь, ты говорила про какие-то дополнительные документы?
– Конечно, – оживилась она. – Завтра с утра жду тебя. И знаешь что? Я тут покопалась в делах твоего благоверного. Оказывается, у него есть неоплаченные кредиты. Думаю, поэтому он так отчаянно пытается заполучить твою квартиру.
Это многое объясняло. Я вспомнила, как последний год Виктор постоянно занимал деньги, что-то скрывал…
– Галина Петровна! – окликнула меня соседка, когда я выходила из подъезда. – Вы уж простите, но я всё видела тогда… Как Виктор Михайлович с этой… – она покачала головой. – Если надо будет свидетельские показания дать – я готова.
– Спасибо, Анна Васильевна, – я впервые за долгое время искренне улыбнулась. – Знаете, раньше я бы постеснялась принять такую помощь. А сейчас понимаю – не нужно бояться быть сильной.
Вечером раздался звонок в дверь. На пороге стоял Виктор – уже не грозный, какой-то помятый, с бегающим взглядом.
– Галя, давай поговорим по-хорошему…
– Нет, Витя, – я покачала головой, не приглашая его войти. – Больше никаких разговоров.
– Ты же понимаешь, я в сложной ситуации– он попытался просунуть ногу в дверной проём. – Эти кредиты.
– А, так ты уже признаёшь кредиты? – я усмехнулась. – Знаешь, что самое удивительное? Я даже не злюсь больше. Просто мне всё равно.
– Галя, – в его голосе появились заискивающие нотки, – может, хоть комнату выделишь? Ларка меня выгнала, когда узнала про долги.
И тут я рассмеялась. Громко, от души – впервые за долгие месяцы. Передо мной стоял не грозный муж, которого я боялась всю жизнь, а просто жалкий человек, загнавший себя в угол.
– Нет, Витя. Ни комнату, ни угол, ничего. Забирай свои документы на развод и уходи.
– Ты пожалеешь! – он снова попытался изобразить угрозу, но получилось неубедительно.
– Знаешь, о чём я действительно жалею? – я посмотрела ему прямо в глаза. – О тридцати годах, которые потратила, боясь быть собой. Но это в прошлом.
Я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. В квартире было тихо – только тикали старые часы на стене, отсчитывая уже не горькие, а спокойные минуты моей новой жизни.
Через месяц суд официально признал мой развод и моё единоличное право на квартиру. Виктор не явился на заседание – говорят, уехал в другой город. Лариса делает вид, что не замечает меня в подъезде.
А я Я наконец-то купила новое пианино – точно такое же, как то, мамино. По вечерам его звуки разносятся по квартире, и я чувствую, как оживает моя душа. На следующей неделе еду в Питер – навестить внуков и заодно посмотреть город. Потом, может быть, съезжу в Европу – я ведь не зря ходила на курсы английского.
Теперь это действительно моя крепость – не только квартира, но и моя жизнь. И я наконец-то научилась её защищать.
